Крис Картер

Тени

ПРОЛОГ

Исследовательский Центр промышленных технологий

Филадельфия, штат Пенсильвания

19 октября 1993

17:00

Редко кому удается быть счастливым в этом мире. Нет, не так. Редко кому удается понять, в чем же оно, его счастье. Чаще всего человек блуждает в потемках, шарахается от одного пробного удовольствия к другому, бросается то в работу, то в загулы, то в игру, то в безделье, каждый раз убеждаясь, что да, определенное удовольствие получить можно, но не более, называть это счастьем — чрезмерное преувеличение. И только некоторым, по прошествии времени, после многократных ошибок, удается разобраться, в чем же, собственно, их счастье заключается. Понять, что счастье — это не достижение, не фиксированное состояние, ему не скажешь: «Остановись, мгновенье!» Счастье — это динамический процесс. Процесс обмена энергией, чувствами, знаниями — с любимым человеком. Ну хорошо, пусть не с человеком, если вам так не повезло, а с домашним животным… Все равно: ты должен отдавать себя — лучшее, что ты знаешь, умеешь, чувствуешь. И получать от него взамен такой же мощный искренний поток. Этот процесс взаимного воспитания, образования, проникновения привычками и предрассудками, поглощения, пропитывания друг другом — и есть счастье. Для того чтобы это понять, надо хоть раз ощутить, почувствовать на себе ни с чем не сравнимое состояние радостного бурлящего покоя. Это очень важно — именно покоя. Наспех, второпях счастья не бывает. Надо быть уверенным и в себе, и в партнере — не исчезнет, не уйдет, не пропадет, не предаст… И как только ты этого состояния достигаешь, тут же, как правило, счастье тебя оставляет! То ли партнер, измененный, обогащенный тобой, вдруг решает, что ты его больше не интересуешь, ему, такому хорошему, можно найти кое-что и получше. То ли ты вдруг замечаешь, что встречный поток оскудел, — и начинаешь мысленно шарить по сторонам в поисках чего-то лучшего. То ли — и это самое страшное — вдруг с ужасом обнаруживаешь, что все мы не вечны под луной, что человек смертен. И смерть забирает именно того, кто тебе наиболее дорог и близок. Так или иначе — ты остаешься один. И внезапно понимаешь — только теперь: а ведь я был счастлив! Но остается только вспоминать, страдать, истекать невысказанными мыслями, фразами, желаниями. Смотреть на его одеколон на ванной полочке и, прячась от самой себя, брызгать на подушку рядом с собой — пусть хоть во сне кажется, что он здесь, рядом. Заказывать в вашем любимом кафе кофе — именно двойной и с двумя ложечками сахара — он любил такой. Читать в газетах по привычке сначала его гороскоп, а потом уже свой… А тут, на пустой стоянке такси, он бы обязательно процитировал кого-нибудь из Отцов-Основателей. И пепел… Ты всегда ругала его, когда он стряхивал пепел в мойку. Да бог с ним, пусть бы стряхивал! Сколько угодно. Самой, что ли, закурить и стряхнуть?.. А этот кактус на подоконнике он подарил тебе на какой-то незначительный праздник — вон как расти начал, того и гляди зацветет. Его нет, а кактус цветет!

Чем больше счастье, тем оно короче. Чем больше счастье, тем сильнее боль, когда его утратишь.

И главное: умом-то понимаешь, что уже все кончилось, не вернется, не повторится, не увидишь больше никогда. ан нет. Какой-то удивительно упорный червячок надежды скребется внутри, точит тебя, нашептывает, заволакивает глаза слезами. Вдруг… может быть… Бывают же чудеса на свете! Вернется… хоть на чуть-чуть... Неужели нет бога на небе?! Неужто он меня не слышит?!

Уход в могилу — как бы ужасна, кощунственна, цинична ни была эта мысль, — наверное, лучший из возможных вариантов расставания. Червячок замолкает быстрее, смиряясь с неизбежностью. Отсутствуют любые, даже мимолетные, контакты с утраченным человеком, кромсающие душу телефонные звонки, обязательные встречи для «передать его любимую бритву», случайно оброненные общими приятелями фразы вроде «А твой-то вчера…». Смерть милосерднее. Еще и тем, что после нее бывает-меньше злорадствующих, уж со всяком случае — гораздо меньше, чем сочувствующих, по крайней мере — на словах. И, наверное, быстрее можно прийти в норму. Вернуться к обычной жизни. К вечному поиску счастья…

Впрочем, Лорен Кайт от этих соображений никакого облегчения не испытывала. Она всего лишь, как это нередко бывает с людьми, охваченными горем, полностью сосредоточилась на собственной боли, не просто тонула в ней, а сознательно стремилась в глубину — быть может, полагая, что там, на дне отчаяния, легче будет найти опору, твердую почву под ногами, оттолкнуться и всплыть на поверхность.

Говард Грейвс не был ее мужем. Не был он и ее любовником. Он был всего лишь… Он был ее начальником, учителем, другом, защитником, практически — отцом. Он был для нее самым близким человеком. Как и она для него… Кто сказал, что такие потери легче? Что теперь остается? Надеяться, что тот, кого хоронили на прошлой неделе, был не Говардом? Что там, в раю, ему дадут второй шанс, и он завтра снова придет сюда, на работу? Что кто-то другой сможет Говарда заменить? Заменить хоть в чем-то, хоть в одном из проявлений, этого уже будет много…

Остается только бродить по кабинету, поглаживая пальцами знакомые вещи. Складывать в стандартную коробку канцелярские принадлежности. И, пока никого нет рядом, постараться украдкой запихнуть туда же несколько безделушек на память.

Вот, например, эти мраморные чернильницы из настольного набора… Он выбирал их под цвет мебели… И не утащишь теперь… Может, взять одну из множества фотографий, развешанных по стенам? Их тут столько, что пропажи никто и не заметит. Говард на встрече выпускников университета… Говард и сенаторы… Говард и Клинтон… Да, на этой, с Президентом, он получился лучше всего…

Лорен осторожно сняла со стены большую обрамленную и застекленную фотографию. Как он улыбается на снимке, как полон жизни! Невозможно поверить, что он…

Дверь кабинета внезапно распахнулась.

Хорошо, что Лорен стояла лицом к стене! Не оборачиваясь, она суетливо сунула трофей в коробку, прикрыла первой попавшейся под руку папкой и лишь после этого оглянулась.

Оказалось, это всего лишь Джейн. В каждой конторе, в каждом отделе есть такая вот Джейн — обо всех заботящаяся, во всем принимающая участие и всегда оказывающаяся под рукой. Когда надо и когда не надо.

— Лорен? Вот и ты! А я тебя искала… Голос полон сочувствия, заботливо обнимает за плечи. О господи, только ее тут не хватало!

— Как ты? Дать тебе воды? Надо что-то отвечать. А то ведь и не отцепится…

— Нет, все нормально… Заходит сбоку. Заглядывает в лицо. Да, невеселую картину она видит…

— Дорогая… Прошло уже две недели… Хочешь поговорить?

Подразумевается, что легкая, непринужденная беседа позволит мне развеяться, повернет мысли в более веселое и жизнеутверждающее русло. Знала бы она… Хотя, может, она и знает… Что толку? Помочь сейчас могло бы только одно… Но оно-то как раз совершенно невозможно… Как ей это объяснить?

— Нет. Право, Джейн, все в порядке. Просто… Я не так часто сталкивалась со смертью… Тем более с самоубийством.

Как тяжело произносить это слово. Теперь, когда Говард…

А Джейн подбадривающе похлопывает меня по плечам.

— Может, когда все увезут, тебе станет легче? И все твои проблемы исчезнут…

Yesterday, all my troubles seems so far away…

Может быть, она и в самом деле что-то понимает?

А Джейн, отдав дань приличиям, вспоминает, зачем, собственно, пришла, и протягивает конверт.

— Тебе там деньги перевели…

Хм, извещение… Сколько там могло накапать за время вынужденного отпуска?! Но — и на том спасибо, очень кстати…

— Ну, давай пойдем домой! — выпевает Джейн наигранно-бодреньким голосом, еще раз совершает ритуал обнимания-поглаживания. И выходит из кабинета. Слава богу!